Шостакович о Сталине
Воспоминания Шостаковича. Эта книга создавалась в семидесятые годы совместно с Соломоном Волковым. Волков записывал слова Шостаковича на магнитофон, расшифровывал и давал Шостаковичу на подпись. Издать "Свидетельства" предполагалось по прошествии пятнадцати лет после смерти Шостаковича и только за границей.На русском языке книга не издана. В Сети часть материалов разместил Илья Блинов. Я подобрал к этому отрывку картины Налбандяна и другие иллюстрации. В этом фрагменте - о выборе Сталиным путинского гимна.
Сталин
Сталин очень придирчиво относился к своим изображениям. Есть замечательная восточная притча: некий хан велел привести к себе художника, чтоб сделал его портрет. Казалось бы, простое дело. Но загвоздка в том, что хан-то был хромой. И на один глаз - кривой. Художник таким его и изобразил. И немедленно был казнен. Хан: "Не надо мне понимаешь, клеветников". Привели второго художника. Он решил, что будет умным. И изобразил хана: "Орлиные очи и обе ножки одинаковые". Второго художника тоже немедленно казнили. Хан: "Не надо мне, понимаешь, лакировщиков". Самым мудрым, как и полагается в притче, оказался третий художник. Он изобразил хана на охоте. На картине хан стрелял по оленю из лука. Кривой глаз был прищурен. Хромая нога была поставлена на камень. Этот художник получил премию.
Дмитрий Налбандян. В Кремле, 24 мая 1945 года. 1947. X., м. 300x247
Я подозреваю, что притча была сочинена не на востоке, а поближе. Хан этот списан прямо со Сталина. Сталин расстрелял несколько художников. Их сначала вызывали в Кремль, чтобы увековечили вождя и учителя. И, как видно, не угодили они вождю. Сталин хотел быть высоким. Ручки чтоб одинаковые. Всех перехитрил художник Налбандян. На его портрете Сталин, сложив руки где-то в районе живота, идет прямо на зрителя. Ракурс взят снизу. При таком ракурсе даже лилипут покажется великаном. Налбандян последовал совету Маяковского: художник должен смотреть на модель, как утка на балкон. Вот с этой позиции утки Налбандян и написал портрет Сталина. Сталин остался очень доволен. Репродукции портрета висели во всех учреждениях. Даже в парикмахерских и в банях. А Налбандян на деньги, полученные за портрет, построил роскошную дачу под Москвой, огромную, с куполами. Ее один мой ученик остроумно назвал Спасом на Усах.
Д. Налбандян.Крымская конференция.1945
Встреча моя со Сталиным прошла при следующих обстоятельствах. Во время войны было решено, что "Интернационал" не годится быть советским гимном. Слова неподходящие. "Никто не даст нам избавления, ни Бог, ни царь и ни герой". Бог и царь уже был - Сталин. Так что слова получались какие-то ущербные идеологически. Сочинили новые слова: "нас вырастил Сталин". Он же был, как известно, великий садовод. И вообще "Интернационал"- сочинение иностранное, французское. У России - французский гимн? Своего гимна родить не можем? Ну, сляпали слова. Раздали их композиторам. Хочешь не хочешь, а надо в конкурсе участвовать. Иначе дело пришьют. Скажут, уклоняешься, стервец, от ответственного задания. Ну и конечно, для многих композиторов это был шанс отличиться, влезть в историю на карачках.
Ладно, написал я гимн. Начались бесконечные прослушивания. Сталин иногда на них появлялся. Отдал приказ, чтоб мы с Хачатуряном написали гимн совместно. Идея глупейшая. Мы с Хачатуряном разные. Стиль, манера работать, темперамент. Но пришлось подчиниться. Конечно же, никакой совместной работы не получилось. Не получилось из нас Ильфа и Петрова. Когда-то и я мог сочинять в любой обстановке. При любом шуме. Хоть на краешке стола. Лишь бы не толкали. Сейчас похуже.
И сейчас я еще, пожалуй, с меньшей охотой делаю заявления о своих творческих планах. Что, дескать, задумал на актуальный сюжет - про освоение целинных земель. Или балет о борьбе за мир. Или симфонию про космонавтов. Когда я был моложе, то делал иногда похожие на эти, крайне неосмотрительные заявления. И до сих пор у меня интересуются, когда я закончу оперу "Тихий Дон". А я такую оперу никогда не закончу. Потому что я ее никогда не начинал. Просто пришлось в трудный момент сказать нечто подобное. Это ведь у нас особый вид самозащиты. Говоришь, что задумал такое сочинение. Обязательно с каким-нибудь убойно звучащим заголовком. Это - чтоб тебя не побивали камнями. А сам пишешь какой-нибудь квартет. И получаешь от этого тихое удовольствие. А руководству сообщаешь, что сочиняешь оперу "Карл Маркс". Или "Молодая гвардия". Вот и простят тебе квартет. Оставят в покое. Под мощным прикрытием таких "планов" можно иногда прожить год-два спокойно. Мы с Хачатуряном объявлены были соавторами в приказном порядке. Если встречаешься с Хачатуряном, значит надо обязательно хорошо, вкусно поесть, разумеется, с удовольствием выпить. И поболтать о том, о сем. Поэтому, когда у меня есть время, от встреч с Хачатуряном не уклоняюсь.
Д.Налбандян
***
Приняли соломоново решение. Каждый пусть сочинит свой гимн отдельно. Потом мы сойдемся вместе. И посмотрим, у кого лучше. То, что лучше, войдет в общий гимн. Материал показывали друг другу, начиная с эскизов. Каждый сочинял свой эскиз дома. Потом собирались и смотрели, что у кого вышло. Опять расходились. Но уже каждый держал в голове вариант соавтора. В общем, дело довольно быстро пошло. Но Хачатурян - обидчивый. Его лучше не критиковать. Когда он сочинил для Ростроповича концерт-рапсодию, то Ростропович замечательно вышел из положения. Ему хотелось, чтоб Хачатурян кое-что исправил. Но как сказать? Обидится. И Ростропович избрал такой путь: он говорит - "Арам Ильич, Вы написали замечательное сочинение. Просто золотое сочинение. Но некоторые места получились серебряные. Надо их позолотить". В такой форме Хачатурян критику принимал. Но у меня-то нет такого поэтического дара, как у Ростроповича. Вообще-то говоря, Ростропович - настоящий русский человек: все знает, все умеет. О музыке я даже и не говорю. Но Ростропович и физическую работу любую может делать. И в технике разбирается. Я тоже кое-что умею. Я, например, до сих пор могу разжечь костер одной спичкой. Но все-таки, куда мне до Ростроповича. Я не обладаю его поэтическим и дипломатическим дарованием. Так что мне с Хачатуряном труднее было управляться. Запев был мой, припев Хачатуряна.
Встреча Э. Че Гевары с Арамом Хачатуряном. Декабрь 1960 года
В финале вышло пять гимнов: Александрова, Ионы Туския, Хачатуряна, мой и наш совместный.
Прослушивание было в Большом театре. Каждый человек исполнялся 3 раза. Без оркестра; оркестр без хора; хор вместе с оркестром. (Надо бы озвучить и под водой - не догадались.) Исполнение было, помнится, неплохое. Прямо-таки экспортное. Хор - Ансамбля песни и пляски Красной Армии. Оркестр - Большого Театра. Жаль, что гимн нельзя было станцевать. Тогда танцевал бы, наверно, балет Большого Театра. И хорошо станцевал бы, честное слово. Тем более что оркестровка была четкая, как на параде. Для балетного народа понятная.
Александров, который сам же своим хором и дирижировал, очень суетился. Просто сам не в себе был человек. Его кандидатом на должность государственного гимна была песня под названием "Гимн партии большевиков". Эту песню Сталин любил. Александров, захлебываясь от восторга и верноподданнической слюны, рассказал мне, как Сталин эту песню "выделил" среди других. Ансамбль песни и пляски Красной Армии под руководством Александрова первый раз спел ее на торжественном концерте. Дело было еще до войны. В антракте Александрова вызвали в сталинскую ложу. Вождь и учитель велел повторить песню после окончания концерта еще раз. Для него персонально. Тогда она называлась "Песней о партии". И Александров со своим ансамблем исполнил ее в ритме походного марша. Сталин велел, чтобы песню исполнили в более медленном темпе - как гимн. Прослушав же, обозвал "песенным линкором". И дал новое название - "Гимн партии большевиков". Так песня эта и именовалась отныне. Александрову очень хотелось, чтобы песню завтра же произвели в фельдмаршалы. То бишь, в государственный гимн.
Д.Шостакович исполняет свою музыку к кинофильму "Незабываемый 1919-год".
1951 год. Первый слева: А.Хачатурян
Прослушивание шло, композиторы волновались. Многие пришли с женами. Хачатурян привел свою жену, я тоже. Все осторожно поглядывали в сторону правительственной ложи. Старались это делать незаметно. Наконец, грохотание на сцене окончилось.
И тут нас с Хачатуряном повели в правительственную ложу, к Сталину. По дороге легонько, как бы невзначай, обыскали. У правительственной ложи был небольшой предбанник. Туда нас и ввели. В "предбаннике" стоял Сталин. Внешность его я уже описывал. Скажу честно, никакого страха я не испытал, когда Сталина увидал.
Волнение, конечно, было. Но страха не было. Страшно бывает, когда держишь в руках газету, а там написано, что ты - враг народа. И оправдаться ты не можешь. Никто не хочет тебя слушать. Некому сказать хотя бы слово в свою защиту. Ты оборачиваешься - в руках у всех людей та же самая газета. Все молча смотрят на тебя. А когда ты пытаешься что-то сказать - отворачиваются. Не слышат тебя. Вот это - действительно страшно. Такой сон мне часто снился. Тут самое страшное то, что все уже сказано. Все давно решено. А ты не знаешь, почему решено так, а не иначе. И поздно возражать. Бесполезно спорить. А тут, чего же бояться? Еще ничего не решено. И ты можешь что-то сказать.
Эволюция медведя в свинью
Так думал я, увидев жирненького человека. Он был такой низенький, что не позволял никому стоять рядом с собой. Рядом, например, с буревестником М.Горьким Сталин выглядел комично. Как Пат и Паташон выглядели они. Поэтому на снимках Сталин и Горький всегда сидят. И тут Сталин стоял отдельно. Все остальные высокие чины кучкой толпились поодаль. Кроме нас, композиторов, были тут и оба дирижера: Мелик-Пашаев, который руководил оркестром, и Александров, который руководил хором. Зачем нас позвали? До сих пор не могу понять. Вероятно, Сталину вдруг захотелось поговорить со мной. Но разговора не получилось.
Сначала Сталин изрек что-то многозначительное о том, каким должен быть государственный гимн. Общее место, типичный сталинский трюизм. Настолько это было неинтересно, что я даже не запомнил. Приближенные поддакивали, очень осторожно и тихо. Почему-то все тут говорили тихо. Обстановка напоминала какое-то священнодействие. Казалось, сейчас произойдет нечто чудесное. Например, Сталин родит. Ожидание чуда было написано на всех холуйских лицах. Но чуда не совершалось. Сталин если и рожал, то какие-то невнятные обрывки мыслей. Эту "беседу" поддерживать было нельзя. Можно было или поддакивать, или молчать. Я предпочитал молчать. В конце концов, теоретизировать по поводу искусства написания гимнов я не собирался. В теоретики искусства не лезу. Не Сталин.
Для счастья народа. Заседание Политбюро ЦК ВКП(б). Художник Д.Налбандян, 1949
И вдруг вяло текущий разговор принял опасное направление. Сталин решил показать, что он большой знаток в оркестровке. Очевидно, ему донесли, что Александров не сам оркестровал свою песню. Александров отдал ее профессиональному оркестровщику. Так сделали, кстати, многие из претендентов. Несколько десятков гимнов, из числа прозвучавших, были оркестрованы одной, весьма опытной рукой. В этом смысле мы с Хачатуряном оказались в блистательном меньшинстве. Ибо оркестровали сами. Сталин решил, что, предъявив претензии по части оркестровки Александрову, он сыграет беспроигрышно... Сталин стал допрашивать Александрова, почему тот так скверно оркестровал свою песню. Александров был смят, опрокинут, уничтожен. В мыслях он прощался с карьерой, а может быть и с чем-то большим.
В такие моменты человек раскрывается до конца. Александров сделал гнусный ход. Начал валить вину на оркестровщика. (У того в результате могла голова полететь.) Я увидел, что дело может кончиться плохо. Сталин заинтересовался оправданиями Александрова. Это был интерес волка к ягненку. Тут я не выдержал. Сказал, что оркестровщик - отличный профессионал. Разговор вышел из опасного русла.
Сталин спросил у меня, какой гимн понравился больше. Я назвал Туския. (Александров - активно не нравился.) Сталин лучшим считал мой с Хачатуряном. Но надо кое-что переделать, 5 часов. Разгневан...
Обрыв страницы.
Жалко, правда? На самом, что называется, интересном месте...
http://tapirr.livejournal.com/994855.html